Смысловые Галлюцинации – Чужое небо
The Neighbourhood – Afraid
The Neighbourhood – A Little Death

the neighbor was knocking, yeah, but no one would let him in. ©
все по правилам: свет погашен давно, но придёт кто-то непрошенный.

тринадцатое октября, по грязным лужам скачут какие-то дети, и по дворам разливаются холодные ручьи от недавнего ливня. наверное, сегодня пятница, оттого-то вокруг - сплошной мрак. тучи свинцовые, тяжелее любой самой крупной гири и темнее искусственных глаз смерти. на мостовой - сплошные выбоины и скользкие канавки, что вот-вот кто-нибудь неаккуратный точно сломает ногу, прикрываясь широким зонтом, как щитом, прячась от ветра и косых капель. неосторожные люди, дикие мокрые черные кошки, в глазах - дьяволята. пересекают узкие улочки, не давая шанса на спасение от страшной-страшной участи тех, кто слепо верит в детские сказки. ты посмотришь на чьи-то муки, взмываясь ввысь, на самое мрачное облако, свесив ноги и подперев подбородок рукой. если через две с половиной минуты она не справится - ты умрешь. превратишься в сгусток тумана и исчезнешь за мутным стеклом, отправляясь смотреть, как прохожие выворачивают свои конечности на влажных камнях. что от тебя останется? маленькое мертвое существо и несколько литров чужой крови. придется чистить дорогой ковер, и куда-нибудь тебя деть, чтобы никого не приводить в смущение. две с половиной минуты на то, чтобы позволить тебе появиться или пополнить ряды тех, кому веселей на небе. но она справляется. выхвачен теплыми руками. липкий, горячий, будто бы хочется кашлять, но это всего лишь рвется наружу первый в твоей жизни истошный крик. ты сегодня - что-то вроде банши, вестник смерти, который, разве что, не вышел размером. все вокруг расплывчатое, дерганное, откуда-то доносится слабый хрип и чей-то сдержанный голос. потолок затянут темной тканью. а ковер, все-таки, придется почистить.
интеречно, она держал ее за руку, когда она умирала? она исхудала от страданий, или была молода и красива? почему-то тебе хочется верить, что все же потеряла в весе, побледнела и даже немного иссохла, иначе все просто было зря - уходить из жизни такой красивой. ты всегда представлял себе, что в глазах ее загорелся яркий и пламенный огонек, которому она позволила испепелить все внутри себя, оставив обуглившееся костерище, что тонкие пальцы сжимали более грубые, и она отдала жизнь за тебя искренне желая спасти ребенка. размеры твоей детской фантазии грозились перейти все границы, ну, конечно же, ничего этого не было. сдержанный смешок. твоя мать была темноволосой, и, действительно, очень красивой. с колдографии, покрытой старой пылью, найденной где-то на чердаке среди бытового хлама, на тебя смотрел равнодушный и даже слегка надменный взгляд. в ней не было черт аристократизма или хотя бы оттенка величия. кончики ее волос готовы были в любой момент заискриться чистым электричеством, и искры бы вот-вот посыпались из глаз. волны презрения, может, ненависти. она не была женщиной с-гордой-осанкой-королевы, скорее, капризной принцессой богатых родителей. ее корона - не из золота, ее цена - капелька крови высшей пробы. тебе хотелось считать, что это сильная женщина, и у тебя, оказались ее глаза - шоколадные, с примесью темных точек, по-лисьи прищуренные. ты хранишь ее фото у себя в ящике стола, вглядываясь в тонкие черты, пытаясь узнать чуточку лучше женщину, которой никогда не было рядом. может быть, это странно, но факт, что ее не существует в твоей жизни, придавал тебе некоторую уверенность и даже радость. ты улыбаешься при этой мысли. тебе становится лучше. а еще, ты прекрасно знаешь, что никто не держал ее за руку; она впивалась острыми кончиками ногтей в толстый матрас, выкрикивая проклятия, она не хотела тебя, но ты - собирался жить. и речь не спасении во имя любви, речь внезапно отключившемся сердце и оборванной нити дыхания. в тебе настолько много ее, что ты отчаянно ненавидишь факт ее жизни и лелеешь акт смерти. тебе восемь, и это не лучшие чувства к матери, но твое детское хладнокровие расставляет аккорды по своему усмотрению.

тринадцатого октября тысяча девятьсот шестидесятого года Аластар Эйвери покинул комнату с телом мертвой жены на мятых простынях и кивком поприветствовал новую жизнь. кажется, он выпил чашку холодного чаю и нервно взглянул на часы. время - вечный спутник твоего угрюмого отца. он всегда был слишком важен и суров на вид, и ежедневно принимал гостей, которые приходили из ниоткуда и исчезали вникуда. по твоему дому - тихи голоса, неясные звуки шагов, скрипы половиц. тебя зовут Маркус, юный воинственный маркиз крови, которого передали на воспитание сердитой няньке. твое детство - череда осторожностей и хорошо продуманных слов. отец никогда не рассказывал о матери, готовый, подобно змее, прыснуть ядом в глотку любому, кто произнесет ее мертвое имя. и ты ненавидел ее заочно, никогда не разъясняя причин необоснованного чувства. а с колдографии горячим шоколадом растекалась темнота ее глаз, и, казалось, будто бы все вокруг заряжено на двести двадцать вольт. ты усмехаешься, и часто молчишь. ты ненавидел ее просто так, в перерывах между занятиями французским языком, ядовито выплевывая aide toi et le ciel t'aidera, и прекрасно понимая, что, мерлинова борода, никому ваш бог не способен помочь; ненавидел ее, выводя на пергаменте сложные списки ингридиентов, покрываясь испариной надо ржавым котлом, бросая в кипящую жижу обломки чьих-то маелких костей. в тебе закипала тягучая неприязнь к любому упоминанию ее имени, и с каждым днем все больше казалось, что ее полу-улыбка становится все более расплывчатой и кривой. твоя внешняя замкнутость оправдывалась неимоверной тягой ко всему, чего знать было не положено. а такие ценности, по обыкновению, хранятся в непосредственном отдалении от любой возможности к ним прикоснуться. твоя жажда запрещенных знаний практически ежедневно приводила тебя ночью в дальние уголки огромной библиотеки к толстым фолиантам с россыпью изогнутых букв и символов, со страшными лицами и красочными описаниями последствий. ты жадно впивался глазами, выжигая на сетчатке потоки бесконечных предложений и странных слов, желая испытать волшебное чувство владения магией. тебе десять. и впереди год, за который ты успеешь искусать себя изнутри постоянными мыслями о волшебной школе. однажды твой отец холодно рассмеется тебе в лицо, обдавая ледяной волной уничижения. он высокий и статный, с некоторой проседью, вовсе незаметной в его светлых волосах. и ты начнешь питать чистейшую ненависть и к нему. за то, что позволяет себе тебя унижать, за то, что три года ты ночами пропадал среди пыльных стеллажей, вместо того, чтобы узнать, что все это с самого начала было необязательно. ты сгораешь от злости, смешивая ее с бесконечным благоговением к фигуре отца. за то, что однажды летом впустил тебя в мир тьмы.
sell your soul, not your whole self. keep on dreaming, don’t stop giving, fight those demons. ©
всё, о чём я молчал, превратится в слова в первый день осени.

знаешь, за годы ты вырос. глаза потемнели, волосы стали жестче и непослушнее. письмо с совой ты получил в июле, и расписался кровью на своем же собственном будущем. в тот момент ты был счастлив без остатка, и горд собой настолько, насколько хватит юношеской полноты чувств в оценке самого себя. ты чистокровен, умен и отлично подготовлен. богат, избалован, но сдержан и в чем-то стараешься походить на отца с его постоянной аурой сосредоточения. ты считаешь его отчасти скучным, похожим на красивого филина, вечно хмурого и загруженного чередой неразрешимых дум. частенько усмехаешься, сжимая скрещенные пальцы в карманах, и пытаешься не выдавать себя. но тебе одиннадцать, и сколько бы ты не пытался скрыться от пытливых взглядов, растворившись в душном воздухе гостиной, тебе не удастся - ты слишком мал и не натренирован. все вокруг - тесное и до боли надоевшее. четко очерченный квадрат комнаты, широкое окно и спертый воздух за ним. лето в англии бывает чрезвычайно душным. ты задыхаешься, чувствуя горячие пальцы на своей шее. вены пульсируют, и поднимается температура, ядовитыми цепями сковывая твою голову, повергая тебя в жерло горячего бреда. в постели ты провел ровно четыре дня, пребывая в крайне скверном состоянии. виски до сих пор неприятно ноют при воспоминании о той ужасной лихорадке. ты болел лишь единожды за последние пять лет, и боялся теперь даже вспоминать об этих четырех-кругах-ада, аккуратной поступью делая пару шагов назад от приоткрытого окна. однажды ты разбил стекло в своей комнате на мельчайшие осколки. они беспомощно рассыпались в крошку на деревянный подоконник, подчиняясь силе неконтролируемого всплеска магии, а ты собирал их голыми руками, осторожно сгребая в небольшую кучку, неуклюже сгибая кровоточащие пальцы и разгибая их, выковыривая застрявшие осколки и крошечные занозы. не то, что бы это было в чем-то приятно, но по лицу неспешно расползалась жгучая улыбка с каждой собранной стекляшкой, будто бы внезапная боль на детских пальцах - это нечто невообразимо прекрасное. и с того момента тебе захотелось чувствовать эту естественную красоту от простого принятия боли. в голове пылающими очертаниями проявлялись непонятные заклинания, которые ты откладывал на потом, не имея возможности испытать и испробовать. тебе исполнилось одиннадцать, и ты полон надежд и желаний проникнуть дальше, чем позволяет обыкновенное обучение, постичь участки болевых порогов, неведомые невооруженным глазом.

больно. ты пристрастился носить джемпера и рубашки с длинными рукавами, натягивая их до самых запястий, чтобы крошечные порезы не были заметны.

«черные глаза, словно взрослые. смотрят изучающе. лицо-то по-детски нахальное, в улыбке искривленные губы. у меня кое-что есть. ты встаешь, в нетерпении склоняя голову. давай сюда, Мальсибер, не тяни. ни к чему эти игры. получаешь в руки оторванный лист из книги. гневно закатываешь глаза. ты не любишь вероломства в отношении книг. святыня. Мальсибер, конечно, неряшлив и безответственен в этом плане, но от него есть польза. вы познакомились пару лет назад, когда его отец с визитом явился к Аластару, и зачем-то притащил с собой сына, как щенка на поводке. мужчины удалились в кабинет отца, оставив вас с этим мальчишкой стоять в нависшей тишине. они решили, что могут отвлечь внимание, подсунув тебе импровизированного друга, а получили двойной удар.»

отец провожает все тем же кивком, как когда-то приветствовал твое рождение, после того, как ты успел спуститься с небес для того, чтобы появиться на свет взамен кричащей тени на простынях. повсюду пар от трогающегося паровоза, и за затуманенным стеклом больше не видно твоей торжествующей улыбки и искрящихся глаз. ты едешь туда, где всему суждено положить начало, где можно не скрывать изрезанных рук и получить власть, более ощутимую, чем над горячими кусками мрамора от раскаленного фонтана, впитывающего капельки твоей крови. худые пальцы сжимают безукоризненно крепкую палочку из боярышника, чьи «срезанные ветви пахнут смертью», и по напряженным венам течет бурлящее предвкушение. Мальсибер стал твоим другом настолько, насколько ты вообще готов подпускать к себе людей, называя их друзьями. он полезен, и не слишком вдается в подробности; желает зрелищ, и они их получает, заручаясь твоей поддержкой. бок о бок, начиная с того самого неаккуратного обрывка старинной книги, который он принес тебе одним из весенних вечеров. на уголке было нацарапано корявым почерком пояснение к заклинанию, над которым он так долго корпел, переводя мудреные символы. ты пообещал ему, что придет день, когда вы сможете испробовать его, и по жилам растечется первое чувство совместной победы над запретом. Мальсибер жалел свою кожу, оберегая от истязаний, подобных твоим, зато никогда не пренебрегал тем, чтобы делать заключения из увиденного, отчего твоя тетрадь пополнялась и его записями, колесившими по страницам скачущим почерком. однажды в какой-то старинной книге вы наткнулись на зелье «напиток живой смерти», и после часа, проведенного в душном подвале поместья, ты услышал тяжелые шаги. он принес маленькую полевую мышь - держал ее за тонкий хвостик, в то время как глаза горели животным огнем. в свои четырнадцать он был довольно крупный и коренастый. чернота волос и глаз могла испугать своей мрачной несовместимостью со статусом подростка. ты помнишь слабый писк и мокрую шерсть. мышь умолкла сразу же, как только на секунду опустилась в готовое зелье. п о б е д а. а потом, потом появились еще двое. законченный аристократ, отличный дуэлянт - Розье и скромный, но внушающий смешанные чувства Снейп. если с первым все было предельно просто, то второй являл собой темную лошадку, от которой неизвестно чего можно было ожидать. еще всюду таскался с этой рыжей грязнокровкой. ты видел, как он мечется между желанием примкнуть к тем, кто жаждет силы, и тягой к этой несносной девчонке, которая вечно мешалась. ты не решался сделать ей больно, ведь Снейп был весьма необходим вашей компании. ты пытался из скромности и забитости взрастить вскипающую жажду мести и отвращение к отродьям магглов. если бы не эта гриффиндорка с горящей головой, ходячая совесть, щебечущая Северусу на ушко всю правду о нас. он и сам ее знал, и она ему нравилась. нравилась, ясно? ты лишь пожимал плечами, молча смотря в его измученные глаза. в нем слишком много сомнения, и столько силы. вместе вы станете великими, поистине. похожий на ворона, замкнутый и весьма талантливый паренек - просто находка. ты шепчешь как мантры по буквам старинные заклинания, медленно покачивая палочкой в воздухе.

«крошка Мэри, сыграем в игру? шепчешь. приторно. в коридоре темно, и доносится испуганное дыхание. ты ступаешь медленно, прищелкивая языком в такт своим шагам, а позади плетется Мальсибер, словно цепной пес, ищущий жертву. Мэри, ну же, выходи. когда-нибудь, стены закончатся, по кирпичикам выстраивая дорожку к дрожащей девчонке. вам ведь нужна была всего лишь ее крыска. девочка, почему ты такая несговорчивая? теперь сама как зверек на ниточке, поверь, у меня цепкие пальцы, милая. улыбаешься темноте; впереди звенящая тишина, и ты отчетливо слышишь, как о нее разбивается стук испуганного сердца.

a glimpse of the silhouettes a night that they never forget. ©
о ком-то забыли, кого-то нашли, кого-то мы бросили.

«Северус, ты знаешь, что твои дружки сделали с Мэри Макдональд?! она замечает тебя, прожигая полным злобы взглядом; ухмыляешься и смеющимся взглядом рисуешь траекторию своего пути. руки в карманах. у тебя странный юмор? может быть, но что же ты сделаешь, Эванс? испепелишь меня своими зелеными глазками? или натравишь этого выскочку Поттера? ты в восторге. все эти мысли неимоверно тебя забавляют, буквально просачиваясь в каждую клеточку твоего тела. из-за угла доносится шипение, сквозь которое слышатся знакомые буквы твоего собственного имени. приостанавливаешься на секунду, ожидая взрыва, и он случается, окатывая взрывной волной многие километры вокруг. с уст Снейпа слетает то самое, непростительное. г р я з н о к р о в к а. ты торжествуешь, и удаляешься. ты всегда добиваешься желаемого, главное, не терять контроль над ситуацией.»

ты, Эйвери, ублюдок, каких поискать. помнишь, пятый курс? вся школа жужжала о предстоящем рождественском бале. ну, ленты, платья, толпа визжащих девочек с кудрями и прогрессирующая мигрень при упоминании танцев. все огни замка не идут ни в какое сравнение с сиянием лиц каждой девушки этой школы, щебечущих повсюду о том, как это чудесно. забавно, они как стайки колибри, которым не хватает внимания в их маленьком лесном раю. усмехаешься, разворачивая найденную на прикроватной тумбочке записку, из которой, искрясь, поднимаются в воздух маленькие серебристые сердца, лопающиеся перед твоим лицом как мыльные пузыри с запахом.. корицы. серьезно? губы медленно расплываются в улыбке, и листочек, с хрустом сминающийся в твоей руке, отправляется в урну. обводишь взглядом комнату. это уже пятое приглашение за последние четыре дня. три из них были от миловидных слизеринок, одну прислал Розье с целью подшутить, а потом смеялся во весь голос на экстравагантным текстом признания. ты лишь закатил глаза, убеждаясь в том, что иногда твои друзья бывают полными идиотами. на губах проскользнула улыбка. последняя же записка была от какой-то гриффиндорки. кажется, пару раз ты ее видел. та, что вечно сжимает в руках книжки, заправляет за ухо выпавшие пряди и жутко краснеет при любом взгляде на кого-то из твоей компании. по-моему, она до смерти боится Мальсибера, смахивающего на сторожевое животное. такой большой и мощный не может не внушать страх. а львиные на самом деле такие храбрые, а? в отличие от остальных - бал тебя не интересует. два твоих друга с превеликим удовольствием нашли себе подруг. слащавые, надменные, недалекие. идеальные куклы-мишени для украшения юношей, желающих выделяться при любых обстоятельствах. Снейп тоже не собирался идти, укрепившись в своем решении, голодным взглядом провожая свою упорхнувшую птичку Лили, идущую рядом с очкариком Поттером. все это весьма забавно. вот так и рушатся чьи-то обветшалые крепости, на руинах которых кто-о другой возведет свой отвратительный воздушный замок с зефирными крышами. тошнит от этой сладости. пока все думают, какой выбрать наряд, ты ночами не спишь, изучая свои записи. новый порез на левом предплечье. совсем скоро придется стерпеть адскую боль, прожигающую кожу насквозь. а твой болевой порог, мальчик, бесконечно высок. натренированный зверь. синяки под глазами, слега бледен. к тебе снова все лезут. эй, Маркус, ты похож на смерть. проспись, и я отправлю тебя на бал, чертов гордец. отмахиваешься от назойливых слов Эвана. эти фантики делают его счастливым? пусть подавится ими, захлебываясь пуншем и конфетти, и бьется в экстазе под распустившейся омелой. ты злишься. и ненавидишь, когда тебя называют трусом, рука дергается к палочке.

где-то за следующим поворотом - выдох и привычная надменность. Розье в восторге. тебе - глубоко наплевать. ты просто сыграешь свою роль, как низкооплачиваемый актер в пригородном театре, которому верят, но который нещадно врет, делая нелепые лица и чересчур наигранно изображает любовь к своей прекрасной даме, чье сердце все равно когда-нибудь разобьется. у него скользкие руки, и он не сумеет удержать. а девичьи сердца - они такие хрупкие; стоит неосторожно сжать слишком сильно, и нет его, сердечка. лишь несколько осколков и пятнышки крови на грустных лицах. они такие... наивные. ей может быть семнадцать, двадцать пять или сорок, и сколько бы железных преград не окружали ее сердце, душу, тело - они ничто перед сладкой пылью в глаза, они рушатся, будто карточные домики от пары ласковых слов. ты никогда никого не любил. ты лелеешь в груди первобытную ненависть, страсть к познанию боли, тягу к власти, к насилию. улыбаешься сквозь зубы, проецируя на окружающих - льстивый оскал, скрытый за тысячью масок. ты насчитал несколько десятков лиц, которым без труда перерезал бы глотки. ты воспитывал в себе с е б я, держась за тысячи ниточек, ведущих к цели, которая совсем недавно, наконец, приобрела более четкие границы. а пока, до бала оставалось два чертовых дня. ты улыбался ей в коридорах, желая доброго утра, брал ее за руку, нежно касаясь пальцев. ты ловил ее смущенные взгляды и легонько улыбался в ответ. как щенок, как глупый пятнадцатилетний мальчишка, который без памяти влюбился в гриффиндорку, и от нежных прикосновений готов был растаять как кусочек темного шоколада над огнем. ты плавился в ее маленьких ручках, растворяясь своей трепетностью в каждой черточке ее лица, ежесекундно умоляя свой организм продержаться еще немного. а после тщательно мыл руки с мылом, стирая кожу почти в кровь, не скрывая отвращения, и шипел какие-то проклятия, облизывая пересохшие губы. представлял как на тонких запястьях ее, считая маленькие синеватые вены, вычертишь заклинанием замысловатые узоры и улыбнешься, выдыхая прямо ей в губы. каждый божий день она будет глядеть на свои руки, и что-то будет крепко сжиматься в ее груди, заставляя порезы ныть от боли. каждый. чертов. день. мрачная улыбка сияет на твоем лице. и ты завязываешь изумрудный галстук, слегка расслабляя его в области шеи. взлохмачен, бледен, темные круги под глазами. финишная прямая.

look what you made of me, now i'm the heavy burden that you can't bear. ©
что будешь делать ты, когда в твоей груди застучит часовая бомба?.

ты больше ее не видел. на следующий после бала день ты уехал домой, нервной походкой скользя по коридорам к выходу. не встретить ее, не пересечься взглядом. отвратительно, мерзко, грязно. внутри тебя - будто сточная яма, в которой пошел процесс гниения сброшенных туда отходов чувств. ты никогда никого не любил, и не стоило начинать, даже шутки ради. хотелось смыть с себя все до последней капли, вместе с самым тончайшим слоем кожи, возвращая стройность и чистоту в твой пошатнувшийся организм. сжимаешь кулаки, и палочка нервно дрожит где-то за пазухой. за пределами Хогвартса нельзя использовать магию, иначе тебя исключат, а этого допустить никак нельзя. запрещено. внутри вскипает горячее пламя, а за спиной захлопывается дверь комнаты. позади - пустые коридоры и тиканье часов в гостиной, впереди - стена, о которую в отчаянном гневе спотыкаются твои крепко сжатые кулаки. дать выход эмоциям. подавить в себе животный ужас, звериную злость. почувствовать боль через многие минуты, обнаружить свежие ссадины на костяшках пальцев. ощутить наконец, как дрожь отступает, как горячая капля крови стекает с верхней губы. где-то ты потерял свое самообладание, и пришло время его вернуть. дань - разбитые руки, жертва - саднящая боль, и награда - непередаваемое чувство очищения // прощения. руки обмотаны бинтами, на губах снова играет улыбка. кто-то скажет, ты - мазохист? да. ненормальный? именно так. когда демон внутри тебя, безумие - твой лучший друг. берешь в ладони мамину колдографию. оттуда, как и семь лет назад смотрит надменная девушка с электрическими волосами. твоя ненависть, мама, пробуждает во мне жизнь. хмыкаешь. старая рамка отправляется в ящик, на прежнее место, и ты спускаешься к ужину, обнаруживая лишь один набор приборов. вечер в одиночестве - за то, чтобы получить то, что ты заслуживаешь. домашней атмосферы нет; ни раскидистое елки, ни горящего камина. пустота, холод, словно мрачная келья, не предназначенная для теплых чувств. у тебя ни когда не было дома. г р и ф ф и н д о р к а. тебя никогда никто не любил. так откуда, черт возьми, тебе знать, как это? скидываешь со стола поднос с едой и исчезаешь в своей комнате. не голоден. сыт по горло.

«знаешь, мне надоело думать о тебе. руки скрещены на груди, и ты прислонен спиной к выступу у стены. она вздрагивает и посылает тебя к черту. горькая усмешка. может, лучше отдать ему тебя? эта мысль приятно греет душу. полгода прошло, а эта назойливая мордашка вечно на виду. постоянно плетет свои косы, которые хочется неаккуратно растрепать. пусть ей будет больно, пусть между пальцев застрянут волосы, словно путы. хочется испортить что-нибудь в тебе, милая.

when you think you're all alone i'm the poison in your bones. ©
война со всех сторон, а я опять влюблен. что ты будешь делать?.

нить обрывается через три дня. шутки растаяли где-то в прошлогоднем октябре, и каждый из вас - чернее тучи. ты еще бледнее, чем обычно, и давно нормально не спал. призраками пробираетесь от кабинета к кабинету, в большой зал и обратно в мужскую спальню. почти не разговариваете; дрожь пробирает до самых костей, растекаясь жгучим ядом по сухожилиям. помнишь, будучи мальчишкой, представлял как это будет? у тебя не было палочки, не было знаний, лишь яростное желание быть значимым, быть заметным. если бы провести трепанацию черепа и достать оттуда всех твоих демонов, на мир погрузилась бы непроглядная тьма, и адские крики населили бы землю. ты злой, ты жестокий, ты - монстр/ а она еще не поняла этого? упрямый зверек. зачем-то лезет в душу, пачкая в черной краске свои светлые лапки. снисходительная улыбка проскальзывает на твоих губах при мысли о гриффиндорке. изучаешь, будто хищник перед прыжком. в последнее время, не скрываешь себя, обнажаешь перед ней все свои кошмары; все чаще закатанные рукава рубашки. по рукам - многочисленные порезы, будто карта путей сообщения или лабиринт, ведущий в никуда. мешки под глазами, и все более безумный взгляд. наглый, вызывающий, дерзко выхватывающий из всеобщего шума ее порывистое дыхание и торопливые движения губ. «нам не о чем говорить, Эйвери. пытается тебя оттолкнуть, понимая прекрасно, что это невозможно. тебе смешно. ты пугающий, и она тебя боится, начинает бояться, ведь ты дикий. а мы и не будем. впечатываешь ее в стенку, больно ударяя позвоночником о камень и целуешь, будто бы через секунду отправишься в ад. она кое-как вырывается и уходит. останавливается на миг, затем ускоряя шаг и исчезая в темноте. ты усмехаешься еле слышно, пряча руки в карманах. тьма - твой друг. а на щеках твоей гриффиндорки - точно появился румянец. и тебе не нужно видеть ее лица, чтобы это понять.»

if you leave me then i'll be afraid of everything, that makes me anxious, gives me patience. ©
и я звоню тебе домой для того, чтобы узнать, что тебя нет дома.

тебя зовут Маркус Эйвери, и тебе девятнадцать лет. уродливая змея на левом предплечье каждый день напоминает тебе о том, что ты - пожиратель смерти. каждое утро открывая глаза в собственной постели, ты покрываешься мелкой приятной дрожью от чувства, что ты там, где и хотел оказаться. твой мир выстраивается из тех кирпичей, которые ты таскал одиннадцать лет, стирая в кровь ладони и напрягая мышцы рук. ты чувствуешь, как змей душит тебя изнутри, и упиваешься этим сладким ощущением собственной силы. каждое утро ты надеваешь костюм и открываешь дверь в новую жизнь, орудуя волшебной палочкой, безжалостно стирая чужие жизни из людских голов. тебе не жаль оставлять пустые сосуды и человека за человеком без единого шанса на право знать, что было когда-то «до». забирая жизни, ты опускаешь свои руки по локоть в кровь, закрывая лицо изысканной и пугающей маской, которую видят беспомощные люди перед собственной смертью. кто-то лишний на карнавале жизни, а кто-то развлекается вдоволь, захлебываясь в бескрайнем океане жестокости.